На фестивале состоялся балетный вечер-приношение под кодовым называнием Стравинский Love`s.
Собственно, он представлял собой некое зашифрованное посвящение Игорю Стравинскому и Сергею Дягилеву, созданное силами всевозможных привезенных артистов (здесь и Национальный балет Испании, и Гамбург, и Женева), своеобразной режиссерской драматургии и нескольких слегка растерянных, но доблестно сражавшихся с головоломным материалом музыкантов.
«Петрушка», «Пульчинелла», «Поцелуй Феи» и «Жар-Птица»: знаменитые Дягилевские сезоны, Нижинский, Лифарь, Ида Рубинштейн, скандал с «Весной Священной», яркая пастозная живопись Бенуа — вот он, всеми любимый миф о России и о силе ее фольклорной витальности.
Для того, чтобы в очередной раз признаться этому мифу в любви, создателями вечера была создана компиляция отдельных номеров, представлявших заглавные образы балетов.
В качестве постановщиков были обещаны Джон Ноймайер, Марко Гёке, Симоне Репеле и Серхио Берналь: о качестве их хореографии мы, увы, ничего сказать не можем, так как представленные, выхваченные словно прожектором из темноты отдельные номера никакого яркого обозначенного отношения к балетам Стравинского не имели. Пожалуй, первый номер, «Пульчинелла» был ярок и характерен: это был некий танец с собственной тенью, танец с теневым своим «я», борьба и последующее принятие своего «внутреннего Пульчинеллы». Сильным был и последний номер с двумя зловещими черными двойниками, которые словно в жутком зеркале чьего-то подсознания изображали сложное, нетривиальное взаимодействие. Артисты, все без исключения — великолепны.
Но мы ждем с интересом Петрушку — самого несчастного персонажа мирового балета, страдающего, трагического трикстера, против которого ополчился весь мир; однако и здесь номер не демонстрирует ничего остро-выдающегося, характеризующего выбранную эстетику. Нет, в действительности в первом отделении программы была представлена сплошь самая что ни на есть классическая хореография, плохо прикрученная к гениальной музыке — с тем же успехом к ней можно было приторочить и «Драгоценности», и пресловутую «Коппелию».
(Отдельную бурю восторга между номерами вызывал условный конферансье, изображающий, очевидно, самого Стравинского: этот господин (Владимир Деревянко) явно не очень хорошо понимал отведенную ему роль, перевирал фамилии композиторов и беспрерывно сетовал на неблагодарную французскую публику, жутковато завывая с непозволительным для приличной сцены пафосом. Роль его осталась спорной: исполнитель перформанса загадочен и непостижим. Казалось, что он первые видит перед собой текст.)
Потому-то даже крепкая постановка «Весны священной» Эдварда Клюга в исполнении труппы Национального балета Словении, данная, к тому же, под оркестровую запись, воспринята была с легким раздражением. Хотя здесь было все — и потерянные в пространстве, совершенно босхианские бледные фигурки, и низвергающаяся на них из под потолка вода, осеняющая Пляску Щеголих в духе театра Вупперталя, и скользящие по этой самой воде девушки — точно трагические, лишенные воли лебеди, и мощная, волевая танцовщица в роли Избранницы, с резкой, стихийной, судорожной пластикой. И с точки зрения сценографии, и хореографически сделана «Весна» была убедительно: однако для нее было бы куда лучше даваться отдельно, без этого спорного предваряющего гала-концерта.
Comments